почесал затылок. — Еще и я на столе сверху был. Правда, без сознания.

— Чертовщина какая-то… — вытягивал шею Федор, опустившись на колени и склонив голову ниже уровни пола, — куда он делся?

— Да хрен с ним, — сказал я погромче. — Сейчас подполье закроем и гвоздями крышку заколотим на всякий случай. Дом запрем и опечатаем. Раз никого здесь нет.

— Не надо заколачивать! — раздался снизу голос, насыпь из картошки разошлась, выпуская наружу грязного, как черта, Ковригина. — Я сдаюсь!

— Твою маковку! — распалялся Федя. — Ты на хрена зарылся, писатель! Думал, не найдем? Как теперь тебя в машину такого грузить? Весь салон уделаешь! Придется в багажник!

— Лишь бы не на тот свет, — пробурчал Ковригин, поднимаясь по ступенькам приставной лестницы.

— Ха! Вот чудило! — веселился Погодин. — Мы же милиция, а не бандиты!

— Как — милиция⁈ — писатель завис на половине лестницы и задрал голову.

На его чумазом лице высветилось недоумение.

— Обыкновенно, — пожал плечами Федя. — Но ты не дури, держи руки, чтобы я видел. Убить не убью, а ногу прострелю, если что!

— Это хорошо, что вы из милиции, — вдруг выдал Ковригин и вылез из подполья. — Я думал, Слава меня убивать пришел…

— Кто? — брови Погодина встали домиком.

— Это я. Я щас все расскажу, — шепнул я ему. — Надень ему браслеты.

Ковригину сковали за спиной руки, при этом он пытался возмущаться, мол, на каком основании его задерживают.

— По подозрению в совершении серии убийств, — торжественно объявил ему Федор, защелкивая на запястьях браслеты.

— Каких убийств⁈ — дернулся задержанный. — Вы что такое несете?

— Спокойно, гражданин, — Погодин усадил его на табурет в угол. — Разберемся…

В дом вошел Саня, я их с Федей тут же отправил за понятыми.

— Так вы правда из милиции?.. — смотрел на меня затравленным взглядом Ковригин.

Я показал ему удостоверение:

— А ты что подумал?

— Ну-у… Сначала я вам поверил, что вы начинающий писатель, а потом — потом разглядел под рубахой пистолет. И был уверен, что вы пришли по мою душу.

— И кому же нужна твоя душа, Сильвестр Велиарович? — сверлил я его пытливым взглядом, пытаясь понять, притворяется он или действительно заблуждался.

— Я ничего не скажу, — вдруг насупился Ковригин. — Я свои права знаю, молодой человек, у нас презумпция невиновности кодексом предусмотрена, вам надо, вы и доказывайте…

— Докажем… Все, что надо, я узнал. У тебя есть мотив желать зла Светлицкому.

— Честно говоря, я думал, это он вас послал. Убить меня… — вдруг еле слышно выдохнул Ковригин.

— За что?

— А вы будто не знаете, что в городе происходят убийства?

— Слышал, — хмыкнул я.

— И не обычные убийства… Только не говорите, что вы не в курсе, что преступления совершаются по мотивам книг этого литературного дилетанта Светлицкого.

— Да?.. Откуда такая информация у тебя?

— Я не слепой, подробностей не знаю, но сопоставил. Ведь я эти книги сам помогал ему писать. Все просто…

Но договорить я ему не дал — нечего Ковригину чувствовать себя хозяином положения.

— Сам помогал, сам потом убивать начал, чтобы скинуть мэтра с пьедестала, когда он тебя от себя отодвинул, — ухмыльнулся я. — Все сходится, Сильвестр. Говори, где Приходько! Она жива?

Взамен сонному оцепенению на меня единой волной нахлынула жажда действия. Страшно хотелось схватить писателя-изгоя за грудки и хорошенько встряхнуть. Но я сдержался, и тот только хлопал глазами, словно бы не в силах меня понять.

— Кто? — переспросил он.

— Елена Петровна, администратор гостиницы «Север». Только не ври. У нас есть доказательства, что то анонимное письмо было отпечатано на твоей пишущей машинке. Скорее всего, на этой вот самой… — я ткнул пальцем на стоящую на столе старенькую «Москву».

— Бред какой-то! — тряс головой задержанный. — Я требую объяснений!

— Вопросы здесь теперь задаю я, товарищ писатель. В твоих же интересах сотрудничать со следствием.

— А! Я понял! — воскликнул он каким-то совсем другим голосом — примерно таким тоном он задавал вопросы тогда в библиотеке. — Вы все-таки работаете по наводке Светлицкого… У него остались связи в милиции Литейска, и…

— Вообще-то, мы из Москвы.

В это время дверь распахнулась, и Федя с Саньком втолкнули внутрь понятых. Нетрезвых, слегка пошатывающихся, но счастливых и о чем-то своем хихикающих. Это были Сема и Люська, облепленные травинками сена.

— Славик! — увидев меня, Агапова стряхнула с руки кавалера и, резво шагнув вперед, чуть ли не повисла у меня на шее. — Что здесь происходит⁈ Товарищи милиционеры нас арестовали! И почему Силя в кандалах?

— Вас не арестовали, а попросили побыть понятыми, — хмыкнул я.

— Понятыми? Это что? Слава, я что-то ничего не пойму!

— Это тебе не Слава, — икнув, бодро выдал Кондейкин. — Это тебе целый майор милиции Петров Андрей Григорьевич.

— Чего⁈ — челюсть Люськи драматически отвисла.

* * *

— Я все проверил, — Катков положил на стол Горохова листочки. — Анонимка, в которой зашифровано слово «ПРИХОДЬКО», отпечатана на пишущей машинке «Москва», которую изъяли на даче у Ковригина. Похоже, наш Ковригин — и есть тот самый Литератор.

— Он пока молчит, — вздохнул шеф, грустно постукивая карандашом по столу. — Вернее, все отрицает.

— И обувь у него сорок второго размера, по параметрам совпадает со следом под балконом квартиры Парамонова, — продолжал гнуть обвинительный уклон своих выводов криминалист.

— Да… Но этого мало…

— Но у него же есть мотив! — поддержал криминалиста Погодин. — Андрей сказал, что Ковригин ненавидит Светлицкого. Тот ему карьеру пустил под откос. Да что карьеру, всю жизнь, получается!

— Под протокол он этого не повторил, — озадаченно пробормотал следователь. — Отнекивается, мол, были разногласия с Всеволодом Харитоновичем, у кого их не бывает.

Если даже не брать в расчёт обманутые амбиции историка, действительно перемены были немаленькие. Но к делу, как говорится, этого не пришьёшь.

Вот и Никита Егорович добавил веско:

— Нам нужно его признание.

— И чтобы он показал, где держит Приходько, — добавил Федя.

— Если она, конечно, еще жива, — кивнул Горохов и постучал по столешнице. — Тьфу, тьфу, тьфу…

— А может, это не он —